Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин

грузинской женщины стократ хуже тюрьмы), увольнение с работы и голодную смерть восьмерых внуков.

Присутствующие при трагедии уже рыдали от смеха, а из профессорского кабинета гремел голос Поцтума, требующий полицейскую собаку и призывающий все казни египетские на голову бутербродных воров.

Уборщица была совершенно близка к обмороку, но вдруг лицо её просветлело и стало решительным.

– Да что же это я такое делаю?! За что погибаю?! – закричала она на трех языках, – Боже мой, мусор-то ведь еще не увозили!!!

С быстротой молнии и проворством юной серны, метнулась немолодая, грузная женщина к мусорному баку, открыла крышку, и шуганув собравшихся позавтракать крыс, извлекла со дна драгоценный бутерброд.

Обдула его бережно, утерла слезы горя, выделила слезы счастья и, придав лицу льстиво-торжественное выражение, впорхнула в кабинет профессора, неся перед собой сэндвич, как Сара первенца своего.

Увидев вожделенный бутерброд, Поцтум оторопел и целую минуту не знал что сказать, хотя такое, по чести, случалось с ним не часто.

Тем временем, уборщица с низким поклоном (исполать тебе, добрый молодец), подала профессору объеденный им и крысами бутерброд из помойки. И скромно сообщила, что вчера вечером, убоявшись порчи профессорской пищи от жары, положила сэндвич в холодильник, сохраняла его до утра в свежести и вот теперь с огромным почтением в сердце смиренно вручает его законному владельцу. Именно так.

Приятного аппетита!

Поцтум, не произнося ни слова, сладострастно вонзил зубы в бутерброд, и тут же лицо его стало разглаживаться и добреть на глазах. Проглотив, не жуя, последний кусок, он обратился к застывшей уборщице и молвил значительно и весомо:

– Спасибо тебе, добрая женщина, что сберегла мне завтрак, а то уж я было к стыду своему подумал про людей плохое… А теперь вижу, что все меня уважают и обо мне заботятся…

И нужно отметить, что никто из присутствующих не возразил профессору, поскольку, сказанное было чистейшей правдой. Ну, может быть почти правдой. Или полуправдой… ну, как полубутерброд…

В общем, мне ничего уже не остается, как только предложить выпить за то, чтобы нам всегда было чем закусить! Хотя бы бутербродом.

9. Второй отпуск Ёлкинда

Про то, как Ёлкинд сходил в отпуск первый раз, я уже рассказывал. Поэтому, поумнев, перестал выпускать его вообще. А он таскался за мной и клянчил голосом старого еврейского нищего:

– Доктор, ну што ви мине не отпустите, ну ви же можете на меня так положиться, как на себя самоё… Доктор, те лекарства, што ви мине даете, делают мне цорес, совсем нету ерекции. Ну поменяйте мине лекарство на што-то другое, шобы ерекция была…

– Зачем вам тут эрекция, Срулик? – спрашивал я. – Здесь мужское отделение, что вы затеваете?

– Ну пожалуйста, поменяйте лекарство, ну как я без ерекции, вам все равно, а мине приятно, ну поменяйте…

– Хорошо, поменяю сегодня же…

– А ну так уже дайте отпуск! Ну што ви мине не даете, ну ви же можете на мене так положиться…

Эти причитания я слушал две недели и понял, что или отпущу Ёлкинда в отпуск, или убью его тут же на месте.

…Взволнованная Ёлкиндская мама попросила провести с ним воспитательную беседу.

– Срулик! – сказал я, посмотрев на него взором укротителя тигров. – Вы идете в отпуск до завтра. До утра. С вашей матерью! И обещайте мне сейчас не отходить от нее ни на шаг! Вам ясно?!

– Доктор, ну ви же можете на мене так положиться… Да шоб я сделал не так, как ви мене сказали?! Да шоб я… да никогда в жизни… Да шоб я издох! Да вот и мама… да мы обои с ей… Такое доверие…

– ДО СВИДАНИЯ!!!

И Ёлкинд с мамой ушли.

Вечером мне позвонили из отделения и сообщили, что Ёлкинд вернулся досрочно, на такси, один, жив-здоров, но ничего не рассказывает о причине столь скорого возвращения.

Утром я пригласил Ёлкинда для душевной беседы.

– Как отпуск, Срулик? – спросил я нежно, – как все прошло? Мама довольна? Почему ты, мля, вернулся раньше?!!! Что ты успел натворить?!!! Где твоя мать, твою мать!!! Убил её, негодяй? Где тело?!!!

Срулик смотрел на меня радостно и безмятежно.

– Доктор, – вкрадчиво начал он, – ви мене должны понять. Как мушчина мушчину, гляньте шо у мене есть, может и вам надо. Так возьмите…

Тут он вытащил из кармана и принялся с ловкостью шулера метать передо мной на стол что-то наподобие визиток, на которых замелькали блондинки и брюнетки в купальниках и ню, романтические знойные имена и запоминающиеся номера телефонов.

– Что это? – только и смог я вымолвить.

– Доктор!… Как мушчина мушчине… Я же только для попробовать… Ви должны мене понять…

Тут позвонила мама Ёлкинда. Прерывающимся голосом она рассказала, что все было очень хорошо. Просто все было прекрасно и замечательно, особенно в течение примерно первого часа. Срулик с мамой чинно-благородно по пути из больницы зашли в кафе и выпили по чашечке капучино. И все было прекрасно. Потом зашли в мебельный магазин и купили домой скамеечку.

– Такую, всю в узорчиках, под старину, – заливалась мама, – он даже помог мне её нести! Все было очень хорошо!

Дома Ёлкинд выкурил сигаретку и сообщил маме, что ему нужны деньги на новую пачку. Мама вынула из кошелька честные пятнадцать шекелей. Но Срулик отверг эту смешную и недостойную сумму с царственным негодованием.

Он заявил, что мама и так всю жизнь сидит на его шее, вот и сейчас скамеечку везла на нем, как на осляте! А денег ему нужно дать четыреста шекелей, никак не меньше и как можно скорее, поскольку он намерен пройтись на воздухе, или он сей же час сделает маме вырванные годы.

Мама сказала твердое «нет» и где-то в глубине души поняла, что период «все хорошо» уже кончился.

Ёлкинд не стал спорить с мамой, тем более, что она женщина. Он просто, молча, забрался на шкаф и сиганул на свежекупленную скамеечку, сломав её к чертям вдребезги со всеми узорчиками и стариной.

Восстав из скамеечного праха и оттряхнув с себя обломки, передал маме устный ультиматум: либо он немедленно получает четыреста шекелей, либо мама получает погром а ля батька Петлюра. Маме было с чем сравнить. Её бабушка пережила несколько погромов и охотно делилась живописными воспоминаниями. Отдать четыреста шекелей выходило гораздо дешевле. Мать Ёлкинда метнулась в банкомат, на бегу обдумывая дальнейшую стратегию. По всему выходило, что её материнского авторитета не хватает уже ни на что.

Дома, приняв небрежно деньги, Срулик засобирался пройтись на воздухе, а именно: побрил лицо и пригладил волосы.

– Куда же ты настропалился, сволочь? – робко спросила мама.

– Так я пойду ненадолго, только для попробовать, мене же доктор поменял лекарство, надо же знать или помогло…

– Срулик! – драматически закричала мама. – Ты же обещал! Ты обещал ведь не кому-то, а самому доктору, что не отойдешь от меня ни на шаг, гадина ты такая!

– Ну так шо, доктор может на мене положиться!!! Ни на шаг – так ни на шаг! Вы, мама, пойдемте со мной!

И вот уже через полчаса в Старом Городе, в недорогом, но уютном доме терпимости, в холле, на диване, усеянном подозрительными пятнами, сидела, роняя светлые материнские слезы мать Ёлкинда. А Срулик, тем временем, буквально за тонкой стеночкой, шумно проверял, насколько действие нового лекарства не влияет больше на его «ерекцию». И за четыреста шекелей проверил дважды и остался вполне доволен.

По завершению опыта изумленная мадам Ёлкинд, потерявшая в борделе, кроме четырехсот шекелей последнее материнское терпение, отправила Срулика на такси в сумасшедший дом.

Так завершился второй отпуск Елкинда.

Про третий, во время которого он был задержан полицией, прикован наручниками внутри полицейской машины и выломал дверь, бежал, прыгал с четвертого этажа, сломал холодильник в больнице, угрожал от имени Бен Ладена, дрался с охранниками с криками «Свободу Олегу Кошевому!», даже не стоит рассказывать. Любой человек с воображением вполне может самостоятельно представить, что было дальше…